Уставшие, но с чувством выполненного долга, Какаши и Генма шагали по тропинке домой в деревню. Нестись по веткам им уже порядком надоело, а спешить без повода они (особенно Хатаке, который и по поводу-то не спешил) совсем не любили.
А главное, было так приятно неторопливо идти по весеннему лесу, наполненному звонкими звуками, ослепительным солнечным светом, пробивающимся сквозь первую листву, будоражащими свежими запахами. Ощущая, как этим светом, звуками и ароматами с души смывается грязь насилия – неизбежного зла миссии, подобной последней. Как умиротворяется сердце, как успокаивается дух, как растворяется привкус горечи от несправедливости мира, как начинает казаться, что все же мир не так уж и плох и есть надежда. Есть любовь.

Любовь. Хатаке усмехнулся сам над собой.

Обычно он не поддавался таким глупостям, как весеннее настроение, когда голос рассудка умолкает от песни сердца, которому так хочется влюбиться. И этой весной он, как и все прошлые годы, сначала только со стороны наблюдал за безумствами других, не отрывая носа от оранжевой книжки, в которой, как ему казалось, было вполне достаточно любви для него.

Но любовный вирус в этом году был слишком активным и Какаши все же подхватил эту весеннюю заразу, неосмотрительно заглянув как-то вечером в Штаб, его не спасла от любовных флюидов даже его верная маска.

В тот вечер он обнаружил среди листов зачитанного до дыр рыжего томика забытый отчет о своей новогодней (!) миссии и, вздохнув, потащился его сдавать, вспомнив о полугодовой премии, которая была бы весьма кстати для его бюджета, подорванного приобретением полного собрания сочинений автора «Рая …» с новыми цветными (!) иллюстрациями.
Наверное, в Штабе его и заразил чихнувший прямо над ухом Котецу, потому как у последнего наблюдались все признаки «любовной болезни» - вздохи, румянец, жар, «таинственный» блеск глаз, радостная (идиотская) улыбка и неуместный смех, которые возникали, едва появлялся ее возбудитель – Изумо. Который, в свою очередь, страдал (ой, страдал ли?) теми же симптомами. В их случае болезнь явно была запущенной и неизлечимой. Тем более оба больных постоянными контактами (через поцелуи, а также щипки и т.п. за щеки, руки, ноги, талии и, особенно, задницы) только усугубляли ее течение.
Поэтому Хатаке предпочел не связываться с этими двумя, особенно учитывая необратимые изменения мозга, сопутствующие любовной лихорадке, и заглянул в кабинет к другому штабисту, которого уважал больше других и который нравился ему больше других (в чем он сам себе не признавался, стараясь со всеми держать дистанцию и равное ровное холодное отношение). Этот чунин – Ирука Умино производил впечатление рассудительного, ответственного и уравновешенного шиноби, не поддающегося любовным безумствам, хотя, по мнению Какаши, он был слишком мягок. Но в тот раз доброта была как раз на руку Хатаке, учитывая давно прошедший срок для сдачи отчета.

Сначала он не увидел сенсея и очень удивился, зачем ему прятаться, тем более чакра Ируки (как всегда теплая и ясная) так отчетливо светилась в кабинете.
- Извините, Какаши-сенсей. – раздалось приветливый, но задыхающийся голос из-под стола. – я сейчас, подождите немного.
Удивленный дзенин не выдал своего любопытства, спокойно ожидая появления хозяина кабинета. Лучше бы он ушел, сбежал и сохранил бы тогда душевное здоровье.
Сначала Какаши даже не узнал в появившемся из-под стола чудесном создании всегда собранного, идеально упакованного в форму одного из лучших чунинов Конохи. Растрепанный, румяный, с распущенными взъерошенными волосами, с ясными смеющимися глазами, припухшим чувственным ртом, жилета нет, облитый с головы до ног водой, из-за чего плотно обхватившее тело одежда не скрывает, а подчеркивает все его изгибы, выпуклости, округлости, силу и гибкость. Потирая шрам на переносице, помахивая подобранным с пола свитком, он улыбается задорной улыбкой и поднимает теплый взгляд глубоких карих очей на застывшего дзенина.
Последнее, что успел сделать этот дзенин – сложить печать и убедиться, что это не гендзюцу. Беззвучный взрыв и его сердце разлетелось на мелкие кусочки, рассыпалось розовым облачком вокруг этого очаровательного создания (любовный вирус, хихикая, при этом потирал изящные ручонки, плотно усевшись на плече своей жертвы).
- Что? – переспрашивает через минуту расплывшийся в улыбке Хатаке, осознавая, что очаровательное создание что-то ему говорит, а может – даже спрашивает.
- Я говорю, извините за мой вид, Какаши-сенсей. Это Генма-сан неудачно пошутил надо мной, даже облить умудрился. И, наверняка, в отместку за то, что я не рассказал ему о расписании Эбису-сенсея, но я сам его не знал. Генма-сан как застенчивый ребенок, честное слово, неужели сложно спросить об этом самого Эбису - совершенно беззлобно рассмеялось прелестное существо с гипнотическими шоколадными глазами, рассыпая смешинки звонкими колокольчиками.
- Что? – Хатаке снова переспросил. Нет, он, конечно, в этот раз все услышал и даже понял (почти), что ему сказали, но уж очень хотел еще раз послушать голос, смех, колокольчики, увидеть улыбку.
- Я говорю … Какаши-сенсей, с Вами все в порядке? – озаботилось живое чудо.
«Нет».
- Да.
- Вы что-то хотели? – ничуть не раздражаясь на загадочно застывшего перед ним дзенина, чудо все также приветливо улыбается.
- Что? – «так бы и слушал, милый, какой же он милый … куда я раньше смотрел»
Но тут заботливое прелестное создание Ирука уже серьезно обеспокоился за вмиг поглупевшего гения Конохи, сложил на всякий случай печати (проверяя, Хатаке ли этот такой непонятливый посетитель) и осторожно коснулся локтя Какаши.
Жар. Как же жарко. От места прикосновения по всему тело разбежалась горячая волна, ударив особенно сильно в голову, сердце и пах. Любовная лихорадка, едва возникнув, тут же пересола у Какаши в клиническую стадию (а как же иначе, Какаши же самый – самый дзенин Конохи, на мелочи не разменивается, болеть – так до комы).
- Вы присядьте – беспощадный Ирука не отнимает такой нежной руки, устраивая свою жертву на стуле – я воды принесу.
- НЕТ! – «не уходи!!!»
Отпрыгнувший озадаченный Ирука на всякий случай держится подальше от Какаши. У того, конечно, репутация «странного» шиноби, но не до такой же степени. Вопросительный взгляд очаровательного создания немного отрезвляет Хатаке, что ему сейчас совсем не надо, так это выглядеть ненормальным пугающим типом в глазах Ируки («какое все-таки милое имя «Ирука» …»). У них и так не лучшие отношения после того спора перед экзаменом («как я посмел обидеть тогда это чудо», злиться на себя Какаши). Поэтому ему удается огромным усилием воли снова запустить свою тормозящую голову, с трудом сдерживая сердечный галоп.
- Я тут … отчет – наконец смог взять в себя в руки гений и протянуть смятую бумажку.
- О … - восхитительная мягкая улыбка. «Я хочу еще, ну улыбнись, ну пожалуйста ...».
Грациозным движением, очень осторожно, проворные пальцы вытягивают несчастный скомканный листок из рук. Ставшими серьезными, но оставшиеся теплыми глаза вглядываются, непослушные прядки волос откинуты наверх, проворный язычок облизывает вишневые губы. «О!» - вторит про себя его размякшая жертва, чувствуя, что растекается по стулу и голова снова отключается.
- Срок, конечно, прошел … - задумчиво шепчет его очаровательный собеседник.
Дзюцу «щенячьи глазки» (не зря тренировался с нин-догами).
- … но я помогу - ослепительная улыбка загонят последний кунай в сердце и рассудок дзенина и тот делает глупость:
- Вы пойдете со мной на свидание сегодня? – самонадеянный Хатаке бросается во внезапную даже для себя атаку.
- Нет. - мир рассыпается, больно, «он зарезал меня без меча», а чего он еще ждал, заносчивый … - вот, держите, у Вас миссия сегодня вечером с Ширануи, кстати, будьте с ним поосторожнее – в глазах опять смешинки, в руках свиток. Хатаке снова жив и не отступает:
- А когда я вернусь, Ирука-сенсей? – «Пожаааааааалуйстааааааааа!!!» Хатаке хочется превратиться в Наруто, тому всегда удается уговорить чудесного и слишком доброго сенсея сделать милые глупости – пойти в Ичираку за раменом или … пойти на свидание с гением-извращенцем Какаши. Румянец, смущенный жест к переносице, а потом твердое:
- Да.
Взгляд карих очей меняется, в нем то же тепло, радость, но и вопрос – почему? «Не играй со мной», просьба и приказ. Хатаке осторожно берет Ируку за руку, тот позволяет, сам также осторожно сжимает пальцы. Ксо, Ирука ему давно нравился, Какаши теперь это понимает, плевать на свое гордое одиночество, на страх потерять, на страх потеряться. Так приятно держать его за руку, сильную и нежную одновременно, покрытую шрамами, он же шиноби. Он мужчина, хотя и ласковый, но не потерпит шуток, дает понять его взгляд.
- Спасибо. – Какаши старается вложить в это слово всю признательность и всю серьезность намерений. Очаровательный доверчивый Ирука расслабляется и снова улыбается. Осчастливленный Хатаке улыбается в ответ, как же хорошо, что он согласился, значит «я ему нравлюсь .. ну хоть немного …»
Выйдя в коридор, Хатаке прислонился к стене и, закрыв глаза, дал волю эмоциям. Он отвык от них, вообще-то, всегда сдержанный и насмешливый, но в тот момент ему так хорошо в их будоражащем потоке от воспоминаний об этом солнечном чуде.

Это было неделю назад. И вот снова, в этом свежем весеннем лесу Хатаке мечтает (ему это так непривычно) как они пойдут на свидание, снова слышит звонкий смех, чувствует запах карамельной кожи, видит добрую улыбку. Ему везде чудится Ирука. Вот хотя бы это темное дерево напомнило ему об этом человеке, чьи волосы такого же цвета, как его кора, а тело такое же изящное и крепкое как его ствол. Крепкий и твердый ствол … Хатаке покраснел.

От этой жаркой мысли его отвлек весьма странный звук рядом. Молчаливый обычно Генма что-то насвистывал под нос, покачивая сенбон. «Похоже, он тоже заразился весенней лихорадкой», с усмешкой подумал Хатаке, краем глаза наблюдая за задумчивой ухмылкой приятеля. Вспомнив слова Ируки … «Ирука … милый Ирука» …. Взяв себя в руки и снова вспомнив слова Ируки про необъяснимый интерес Генмы к расписанию элитного учителя Эбису, бессердечный Хатаке наугад бросил:
- Что, Ширануи, решил с элитным учителем подтянуть свои знания по анатомии?
О! Угадал! Еще немного и в ответ он получил бы сенбоном в последний нормальный глаз (а маловероятно достать второй Шаринган, у Какаши с Саске как-то … не сложилось). Но его пощадили и отомстили, метнув вместо железяки не менее острые слова:
- Ну а ты решил не мелочиться и весь курс Академии повторить с ее лучшим преподавателем?
«Так заметно?» - удивляется наивный Хатаке, примеряясь, куда бы пнуть зарвавшегося любителя элитных занятий.

Обстановку между напарниками разрядил раздавшийся совсем рядом неожиданный смех.
Генма насторожился, беззвучно тронул Хатаке за плечо, и кивнул в сторону лесного озера, откуда снова раздался звонкий беспечный смех. Поддавшись любопытству, дзенины прокрались сквозь заросли к воде, осторожно, стараясь не выдать своего присутствия, тщательно маскируя чакры.
То, что они увидели, заставило их восхищенно замереть.

Над гладью озера чистые прохладные струи сплетаются в немыслимые искрящиеся рисунки и всей этой феерией управляет прекрасный юноша, грациозно танцующий прямо на поверхности озера как на льду, он почти обнажен, на нем только обрезанные шорты, вымокшие, прижимающиеся к его стройным бедрам.
Он стремительно свивает из послушных и податливых ему волн изящные ленты, превращает их в окутанные брызгами сверкающие хрустальные дворцы, райские цветы, взмывающих в небо прозрачных птиц, прекрасные узоры. Его яркая чакра, соединяясь с солнечными лучами наполняет его творения светом, заставляет водяную пыль сиять волшебной радугой.
Влюбленная в танцора водная стихия потакает его желаниям, следует за его движениями, стремится обнять его тело и ласкать его. Да и сложно не влюбиться в такого. Смугло, стройного, сильного и изящного одновременно, с темными распущенными волосами, украшенными блестящими каплями как драгоценными алмазами, глубокими темными как омут глазами, покрытого сетью шрамов, включая изящный росчерк на переносице, этих татуировок отваги и смерти, не посмевшей забрать его себе, слишком полного жизни.
Его танец великолепен, плавные и стремительные движения захватили его целиком.
Брызги взметнулись как крылья за его спиной и на мгновение кажется, что это не человек, а молодой бог, спустившийся пошалить, потому что человек не может быть таким – прекрасным, идеальным, совершенным. Но он - человек, об этом говорят его шрамы и страсть, недоступная богам.

Для таких дзюцу нужен большой запас и идеальный контроль чакры, что не может не восхищать понимающих дзенинов. Хатаке знает десятки водных дзюцу, которые могут убивать … но эти, эти никогда не убьют, может поэтому он их и не знает. Они принадлежат не смерти, а жизни, радости, удовольствию, любви.

Прозрачная лента, запущенная гибким танцором, подхватывается и закручивается еще быстрее.
От берега навстречу ему, замершему в водовороте, плавно устремляется другой, рыжий, с ослепительно сияющий чакрой.
Тоже полуобнаженный, в одних подвернутых легкий брюках, тоже босиком, чтобы прочнее был контакт чакры с водой, обаятельный и подвижный, он великолепен. Его рыжие пряди потемнели от воды, смешливые зеленые глаза сияют, крепкое тело, полное упругой силы, уверенно рассекает волны одним проворным движением.
Он оставляет изящный росчерк на поверхности, заразительно смеется, и сплетает первый замысловатый узор из подброшенной ему приятелем извивающейся ленты. У него другой стиль, более жесткий и твердый, но не менее искусный.

Танец продолжается уже вдвоем и превращает брызги и струи во взметающиеся водяные крылья за спинами танцоров, порхающих бабочек, цветы, звезды, птиц, веера … Все искрится под ослепительным солнцем, звенит, наполняется неслышной, но оглушительной радостной музыкой. Этот танец – не бой, не соревнование, не страсть, не похоть, это игра двух близких друзей, понимающих друг друга на уровне атомов, идеально сбалансированный, слаженный, одухотворенный.

Затаив дыхание, опустившиеся на землю зрители-дзенины зачарованно наблюдают за увлеченной парой, невозможно отвести взгляд от их стремительных движений, их переполняет энергия жизни, молодости, чистая и страстная радость. Она очищает, это сама жизнь.

Последнее движение сближает тела танцоров, но кареглазый смеется и ускользает из дружеских объятий зеленоглазого, уходит под воду с головой, оставляя после себя лишь круговорот, Хатаке вскакивает, слегка напуганный. Но вот его любимчик снова появляется на поверхности, мягко скользит наверх, в объятия солнца, в тонкой пелене из искрящейся воды. Касаясь кончиками пальцев поверхности, он игриво направляет тучу брызг на своего приятеля, но тот лишь смеется в ответ, уворачивается и они рассыпаются вокруг с ярким звоном как серебряные звезды.
Однако темноволосый не сдается и пускает уже два веера брызг, один из которых снова сбит, но другой нагоняет рыжего, и вот уже блестящие как алмазы капли запутались в его прядях. Расплата настигает «подлого» друга незамедлительно в виде карающей волны, запущенной рыжим, стремительно, но осторожно завертевшийся вокруг хохочущего брюнета.
Эти двое резвятся как дети, между ними нет сексуального напряжения, они совершенно невинные в своей беспечной игре. И от этого так желанны.

Окунув последний раз кареглазого с головой, его рыжий приятель стремительно спасается от справедливого возмездия на берегу, куда с недовольным вздохом неторопливо возвращается и сам кареглазый, напоследок окружая себя косичками из лент чистейшей воды.

Рыжий парень, треплет темноволосого за плечо и, что-то шепчет на ухо (отчего тот слегка краснеет), попрыгав на одной ноге, с трудом скидывает промокшие брюки и нескромно застывает обнаженным, раскинув руки и подставляя лицо солнцу.
- Рыжий – мой … - голос Ширануи глухой, низкий, не терпящий возражений, сенбон угрожающе покачнулся. Его взгляд приклеился, скользит, ласкает замершее под лучами гибкое тело, из под хитая бежит капелька пота, он судорожно сглатывает – только мой … - шепчет он снова.

Но Хатаке не возражает, он не видит рыжего, он не может отвести глаз от другой, словно выточенной из блестящего дерева, статуэтки. Смуглый танцор тоже стянул промокшие джинсы и белье и замер рядом с другом, пытаясь хоть немного обсохнуть на весеннем солнце и легком ветерке.
В нем столько света и тепла.
Яркие лучи ласково касаются своими жаркими пальчиками его восхитительных изгибов, изящных шрамов, укромных уголков, вызывая зависть и горячечную ревность Какаши. И желание.
От вида нагого расслабленного тела, сильного и грациозного, у Хатаке перехватывает дыхание и накатывает нестерпимый жар и жажда.
Ему невыносимо хочется собрать губами капли со смуглой кожи и тем самым попытаться утолить эту жажду. Крепко прижать к себе стройные бедра, алчными ладонями скользнуть вдоль израненой спины и ниже, на тугие округлые ягодицы, подхватить, заставить обвить ногами и руками, опрокинуть на землю. Припасть к вишневым мягким губам, умоляя их раскрыться и скользнуть внутрь, сплетая языки. Закусить шею, вызвав сладкий стон, оставив многозначительный засос на самом видном месте («мое, я обладаю им и никому не отдам»), провести бесстыдным языком по острым ключицам, покусывая, через затвердевшие соски и напрягшийся живот спуститься вниз, в самую горячую и твердую точку. Ощутить его тонкие пальцы в волосах. Насладиться его вкусом, ненасытными губами заставляя вымокнуть, извиваться и стонать все громче. Расслабить осторожными, но настырными движениями бесстыжих пальцев, заглянуть в распахнутые карие доверчивые манящие глаза, почувствовать объятие горячих рук, навалиться всем телом и войти в обжигающую тесноту до упора. Доставая до самого сердца, вынудить стонать и кричать свое имя, все сильнее, сильнее овладевая … «Мой!»
Задыхающийся Хатаке зажмуривает глаз и, не в силах сдержаться, тянется рукой вниз … стоит ему коснуться себя, как он готов - готов сразу же … он откидывается на землю, ему жарко и очень хорошо.
Рядом судорожно стонет его сообщник, такой же несдержанный Генма.
«Влюбленные извращенцы», - констатирует Хатаке, выравнивая дыхание.

За эти сладкие минуты безумия двух вуйаристов, два «эксгибициониста поневоле» успели одеться. Ирука поднимает волосы и закручивает их в хвост, затягивает резинкой, Эбису прячет огненные пряди под хитай и цепляет на нос очки. Подхватив мокрую одежду, сенсеи срываются с места и почти мгновенно исчезают в листве, направляясь в деревню.

Расслабленные и удовлетворенные дзенины еще немного посидели на берегу, чтобы их возлюбленные прекрасные сенсеи их не заметили. Кроме того, честно говоря, им физически было бы очень трудно идти вот так сразу, так как даже после спонтанной разрядки им все же захотелось тоже окунуться в воду и похолоднее, для успокоения от таких свежих и сладких впечатлений. Генма, довольный как кот, объевшийся сметаной, растянулся на спине и мечтательно и многозначительно потянул «Мааа …». В этом замечании Хатаке был с ним абсолютно согласен.

***

- Какаши-сенсей! – молодой учитель отрывается от тетрадей и поднимает свои приветливые карие очи на вошедшего в класс дзенина, который тут же тонет в его ясном взгляде безвозвратно.
Снова как и в прошлый раз теплая улыбка Ируки заставляет Какаши поверить в совершенство мира и собственную огромную удачу встретить того самого «единственного».
Вдохнув, как перед прыжком, Какаши не тратит времени впустую и молча протягивает своему возлюбленному танцору, мастеру водных дзюцу, изящную нежную ослепительно красную водную лилию, сорванную на том самом озере.

Вопреки ожиданию, Ирука не удивляется, не краснеет ей в тон, даже не смущается, а лишь еще солнечнее улыбается и перед Какаши снова тот танцующий среди сияющих брызг юноша.
По его спокойному и насмешливому, но доброму, взгляду Хатаке догадывается, что их маскировка в лесу бесславно провалилась и их давно заметили, в том числе заметили … несдержанность … неожиданно для себя Хатаке краснеет сам. Насупившись, он ждет приговора.
- Это не честно. – голос Ируки мягкий и ласковый.
- ? – откровенный прямой взгляд, Хатаке не собирается извиняться за то, что подглядывал, за то, что увидел самое прекрасное, что только мог вообразить - своего любимого, за то, что желал его, за то, что сделал …
- Ты меня видел, а я тебя нет, – голос становится таким веселым и … соблазнительным.
Покоренный, зачарованный, ухмыляющийся Какаши стаскивает маску и защиту (зачем ему защита от Ируки, когда он побежден им?), и Ирука ласково ведет пальцами по щеке, он так давно мечтал об этом. Поэтому он так особенно танцевал тогда на озере, ощущая взгляд самого любимого, так послушно стоял, освещенный солнцем и его взглядом. Карие глаза сверкают, как алмазные брызги, как звезды … Не утерпев, Хатаке придвигается ближе, сгребая Ируку в охапку и впервые пытается утолить свою любовную жажду в глубоком поцелуе, в податливых и нежных губах, таких же ненасытных, как и его.

В то же время в соседнем классе сенбон звякает, падая на парту рядом с черными очками и другой лилией, срезанной в том же озере, но уже ярко оранжевой. Другой дзенин таким же способом, как и Какаши, пытается напиться из другого источника, путаясь в рыжих прядях и ощущая жадное стремительное движение навстречу.

Они пьют и пьют любовь друг друга, но все четверо уже догадываются, что никогда не насытится и так и не утолят этой жажды.